Борис Гребенщиков
    "Познакомились мы, как известно, в электричке, когда ехали с какого-то моего концерта вПетергофе, где теперь находится Ленинградский университет. Судя потому, что я ехал один, там был сольный концерт. И они подсели ко мне - Витька и Рыба, то есть Леша Рыбин. Кстати и гитара оказалась, и Витька спел пару песен. А когда слышишь правильную и нужную песню всегда есть такая дрожь первооткрывателя, который нашел драгоценный камень или амфору Бог знает какого века - вот у меня тогда было тоже самое. Он спел две песни. Одна из них была никакой, но показывала, что человек знает, как обращатся с песней, а вторая была "Мои друзья". И она меня абсолютно сбила с нарезки. Это была уже песня, это было настоящее. Когда через молоденького парня, его голосом проступает столь грандиозная штука - это всегда чудо. Такое со мной случалось очень редко, и эти радостные моменты в жизни я помню и ценю."
    "Вообще, как мне кажется, КИНО у нас в России, пожалуй, единственная группа из тех, что я видел, которая была деиствительно группой в настоящем понимании этого слова. То есть люди, вместе делающие одно и тоже дело и держащиеся эстетики того, что они делают на сцене, и в жизни. Состав был совершенно блестящий: и Капарян, и Густав - все в точку. С Тихомировым сложнее. Я его мало знаю, он очень милый человек, но, по-моему, полностью к этому миропониманию не принадлежал." 

      Юрий Каспарян

 ... У меня был друг Максим. Собственно, он и сейчас есть. Он стал играть на бас-гитаре.  Оказалось,  что он играет с Витькой и Рыбой. Я их тогда не знал.  И я как-то попросил его  взять меня с собой на репитицию.  Он  говорит:  да,  конечно,  поехали.  Это было то ли в 81-ом, то ли в 82-ом году. Лет девятнадцать мне было. Приехали, и я
стал играть с ними на виолончели.  А потом уже и на гитаре.   Я был молоденький, хотел понравиться. Старался вписаться.
    Когда я услышал их песни,  уже не помню, когда это было,  но еще до знакомства, мне они понравились. Не так сильно, конечно. Но из всего того, что я тогда слышал, это было самое лучшее.
    У меня не было тогда абсолютно никакого стиля. В голове была парочка каких-то рок-н-рольных ходов,  ну  и  понятие - как должно  быть хорошо. Только свое понятие - больше ничего.
    Научился я играть сам,  а потом уже пошел в джазовую школу - думал, что там научат чему-нибудь.  Но ничего нового там не узнал. Хотя, может быть, и узнал. Не помню.
    На первом электрическом концерте КИНО,  еще с Рыбой,  играл Максим, еще был барабанщик, не помню, как зовут...  Витька и я.  После того концерта Цой чего-то стал  злиться на всех и на все.  Ему,  видимо, что-то не нравилось. И Борька его за тот концерт ругал. Стали дальше репетировать.
    Поначалу мы с Витькой ходили - два таких дружка. Витя песенки сочинял,  мы  играли.  Наверное,  это  и  называется  "был к нему ближе других".  Хотя,  если говорить о составе последних лет,  с тех пор, как появился  Игорь,  то нельзя сказать,  что я был дружнее с Цоем, чем Тихомиров или Георгий. Густав позже меня появился, но с Витькой они тоже общий язык нашли.  Тихомиров - уже позже.  Уже  и  возраст другой был, сложнее сойтись. Музыка, конечно, объединяла. Что касается новой информации,  то мы старались обновлять старый багаж. Все время слушали что-то новое. Вместе и по отдельности. Круг слушаемой музыки у нас был примерно одинаков.  По крайней мере, был наборчик, который знали все и могли обсудить.  А у каждого были и свои какие-то пристрастия, это естественно.  Но все равно - дружили. Последнее время Цой любил напоминать,  что все это держится только на дружбе.То есть, он нас терпит только потому, что мы - друзья.
    Факт тот, что все эти концерты последнего времени, все эти гастроли никому не нравились.  Боролись за одно, а напоролись на другое. Как начались деньги, началась какая-то зависимость.  Это превратилось в работу.  В такое выбивание денег.  Когда это началось?  Пожалуй,  с концертов,  которые проходили в Евпатории и в Алуште.  Группа резко стала популярной, все появилось, не только деньги.  Менеджеры пошли
один за другим. Один другого лучше.
    Собственно,  я  с менеджерами не работал.  Это Витя с ними работал. Когда-то гастроли решались путем обсуждений. Витя, так сказать, отфильтровывал  поступающие предложения - к нему они все шли.  Или на меня выходили с предложениями.  Я - к Витьке. Или к менеджеру. Он - к нему. А потом Цой объявлял, что так и так, есть предложение ехать туда-то, играть там-то.  А потом уже планировалось по-другому,  как
все у нас планируется. Тур такой-то, такие-то концерты, десять дней перерыв - и опять...  Все это,  конечно,  можно назвать работой, но творчеством никак не назовешь. Как люди творческие мы мучались.
    Конечно, были передышки на отдых, на запись. Но я хочу сказать, из-за чего возникали трения.  Может быть,  я смотрю с негативной точки зрения на все эти вещи.  Но мне уже давно на гитаре играть не хочется. И я не играю.  Музыку пишу на машинке, как у Курехина. А вообще, все было отлично.  За границу ездили.  Машины купили.  Побились все на этих машинах...
    А слава?..  Я же  говорю,  боролись за одно - напоролись на другое.Есть идеальное представление.  А идеальное представление о каком-то понятиивсегда отличается от реального  воплощения этого понятия.  Я хочу сказать,  что слава в этой стране приобретает уродливые формы. Когда  мальчишки стекла бьют  в  машине,  как у меня во дворе.  Все борются за славу, программа известная. И мы отработали ее до упора.
А удовлетворение кончилось не помню уже когда. Сначала было интересно, потом еще интереснее, а потом все меньше и меньше. Меньше было интереса к живому творчеству. Я говорю только о себе.
    А Цой читал все письма, адресованные ему.  Не знаю, что это доказывает.  Он  серьезно к этому относился.  Очень ответственный человек был.  От поклонников нас оберегали. С Белишкиным мы ездили еще впятером, обороты были небольшие.  А когда  в  перспективе стала видна возможность прокручивать большие  массы  народа,  понадобился более профессиональный менеджер.  С  большим радиусом действия.  И  когда стали ездить с Юрой Айзеншписом,  появилась уже целая бригада администраторов - ребята молодые и разных размеров.
    Поехали мы в Америку с Рашидом.  Он там показывал "Иглу" на рэдфордовском фестивале.  Об "Игле" я ничего не могу сказать, потому что, когда видишь на экране  знакомых,  которые выкобениваются,  пытаясь стать актерами, понять замысел режиссера...  То  есть,  я просто не понимаю, что происходит на экране.  Я могу только сказать,  что тут вот  Маринка  Смирнова  похожа  на  себя,  а  тут вот притворяется.
Поэтому о фильме я судить не могу.
    И  вот Витя, Наташа, Рашид, Джоанна и я поехали.  На  гитарках  там поиграли, американцы нам похлопали.  В  то время я уже не испытывал острых ощущений от выхода на сцену.  Я тогда  уже наелся всем этим. А  относился к этому  как к фатальной  неизбежности.  Не бросать же группу?  Жалко такую хорошую группу бросать. Столько лет потрачено. Но с Витькой мы старались на эту  тему не говорить.  Его это  тоже,
наверное, доставало.  С возрастом, по-моему,  в отношениях проявляется больше всяких нюансов.  А может быть,  я  на это стал обращать больше внимания.
    Сейчас трудно стало.  Сказать много можно,  но не стоит, потому что другого ждут.  Мифология творится,  а мы в ней участвуем.  Я сам не знаю,  как к Витьке отношусь.  Я и любил его,  и  ненавидел иногда. Это сложно,  когда столько лет  вместе.  Но  я  его  уважал всегда, потому что он был боец настоящий. 

     Александр Титов

    "Витька меня всегда поражал. Он был человеком абсолютно неброским, не умеющим себя подать, даже стеснительным в компании. У меня до сих пор такое чувство, будто я не знаю о нём и половины. Есть такие люди - когда с ними начинаешь знакомиться и что-то в них приоткрывается, то ты видишь, что вообще их раньше не понимал. Общаясь с Витькой, я постоянно убеждался в таинственности его натуры." "Витька был уникальный человек, потому что в общении с ним никогда не проскальзывалите мысли, которые вдруг появлялись в его песнях. В общении все было гораздо проще, на уровне быта. Это всегда очень интересный и таинственный знак. Думаю, у некоторых людей есть сильный механизм защиты, и они постоянно контролируют творчекий выброс. Во всяком случае собственно о творчесве мы не говорили никогда." 

 Артемий Троицкий
О альбоме "Группа Крови":
    "Группа крови - шестой по счету (если считать полноценным альбомом запись Цоя - Каспаряна, известную под названием "46") альбом "Кино". Работа над ним началась еще в октябре 1986 года, когда американская энтузиастка Джоанна Стингрей привезла в Ленинград домашнюю четырех- канальную порта-студию "Ямаха МТ 44". Импортный
прибор был установлен на квартире ударника "Кино" Георгия "Густава" Гурьянова, где вся группа в то время тусовалась, репетировала, рисовала картины и - время от времени - слушала и записывала новые песни. Помимо классического квартета Цоя, в записи принимал участие клавишник Артур Сигле (синтезатор "Профем-2000"). Аранжировки, в том числе и клавишные, придумывались, в основном, Каспаряном и Густавом под общим наблюдением автора песен - Цоя. Звукорежиссуру осуществляли все вместе. Так что, можно сказать, что продюссером альбома выступила вся группа "Кино". Предварительный вариант записи был готов весной 1987-го. Летом, на студии Алексея Вишни, четырехканальную запись свели, добавив реверберации и прочих спецэффектов, в окончательный стерео-вариант. Достояниес музыкальной общественности "Группа крови" стала осенью 1987 года. Фактически, на альбоме представлены две программы "Кино": собственно "Группа крови" (заглавная песня, "Война", "Спокойная ночь", "Мама...", "Бошетунмай", "Легенда") и песни конца 85-го, начала 86-го годов, которые отдельно и вовремя записать не удалось ("В наших глазах", "Прохожий", "Дальше действовать будем мы" и др.). Часть номеров из старой программы, в частности хит "Мы ждем перемен", в альбом не вошли. "Перемены" неожиданно получили некий спекулятивно-политический резонанс, который Цою пришелся не по душе. По мнению многих (в том числе и некоторых участников группы), "Группа крови" - самый удачный альбом "Кино". Связано это в первую очередь с тем, что работа над записью шла в абсолютно естественных, ненапряженных условиях. Было время подумать, проиграть различные варианты, не чувствуя себя скованными временным режимом, волей звукорежиссеров и прочими стрессами студийной рутины. "Группа крови" - первая по-настоящему мощная, зрелая работа "Кино"; в то же время, она в полной мере сохраняет бескомпромиссный, анархический дух питерского андеграунда. В 1989 году альбом "Группа крови" был выпущен в США (фирма "Голдкастл", с подачи Джоанны Стингрей) и произвел отличное впечатление на тамошних критиков. В частности, ведущий американский рок-эксперт Роберт Кристгау в своей колонке в "Виледж Войс" поставил пластинке максимальный балл, оценив ее, таким образом, выше, чем вышедшие примерно в то же время "Radio Silence" Бориса Гребенщикова, "Звуки Му" и "Парк Горького".

О "Черном Альбоме":
    Расположением песен внутри альбомов всегда занимался Цой. Он же давал альбомам названия. Поскольку последняя пластинка группы "Кино" вышла в свет уже после смерти своего лидера, названия у нее нет. В народе ее обычно называют "Черный альбом" - в соответствии с оформлением. История создания пластинки такова. После долгих интенсивных гастролей, в начале июля 1990 года Цой и Каспарян, взяв гитары и порта-студию, уединились на даче в Юрмале. Они отдыхали от стадионных концертов и одновременно записывали черновик нового альбома. По словам Каспаряна, работа шла довольно туго: за все время целиком была записана и инструментирована единственная песня - "Красно-желтые дни". Все остальное, что записалось - это сам Цой, поющий под акустическую гитару новые песни. Предполагалось, что альбом будет записываться на большой профессиональной студии ("Мосфильм" или "Ленфильм"), а сведение состоится в Париже (где уже был удачно сведен предыдущий диск "Кино" - сборник "Последний герой"). Однако все вышло не так. 15 августа Цой погиб. Запись осталась. В октябре-ноябре 1990 года в Москве на студии "Видеофильм" Каспарян и Тихомиров реставрировали четырехканальную запись с голосом и ритм-гитарой Цоя, аранжировали новые песни, наложили партии других инструментов и смикшировали запись. Все инструментировки они придумывали фактически вдвоем, ударник Густав участия в работе не принимал. Процесс "воссоздания" последнего альбома Цоя и "Кино" был невероятно тяжелым и нервным. С одной стороны, груз трагических обстоятельств и ответственность перед погибшим другом. С другой - чисто профессиональные и технические проблемы, связанные с необходимостью создания полноценной фонограммы на основе, фактически, "домашней" записи. Кроме того, сильнейшее давление оказывалось извне: миллионы поклонников знали о существовании "выжившей" записи и ожидали ее с растущим нетерпением. Относительно конечного результата мнения двух музыкантов "Кино" расходятся. Каспарян считает, что будь у них больше времени на работу, можно было бы сделать альбом интереснее. Тихомиров уверен, что в сложившихся обстоятельствах они сделали максимум возможного. Так или иначе в декабре 90-го года "Черный альбом" был представлен публике. (Первое прослушивание прошло в Ленинградском Рок-Клубе). По материалу - и музыкальному, и поэтическому - это, возможно, лучший альбом "Кино"... Достойная последняя глава реальной легенды Цоя. 

 Михаил Науменко

    Я  познакомился с Виктором Цоем  году  в  1981-ом.  Тогда  мы  жили рядом - у парка Победы, метрах в четырехстах друг от друга.
    Пожалуй, мы не были друзьями - скорее, приятелями. Мне кажется, что друзей у него вообще не было - от него всегда исходил какой-то специальный флюид одиночества.
    Мне очень понравились его песни. Сразу. Я тогда по юности и глупости считал  себя  крутой  рок-звездой и мэтром.  Естественно,  начал давать ему советы.  Кое-что  рекомендовал и подправлял.  Что-то  из этого он принимал.  Скажем, в "Бездельнике" слово "мама" - от меня. И таких примеров немало.  Я  же  познакомил его - по-моему,  по его просьбе - с БГ, который, в принципе, и сделал ему всю карьеру.
    Цой и Рыбин заходили к нам с женой  чуть  ли не каждый второй день, приносили кучу  сухого  вина  (в основном "Ркацители" дагестанского разлива по 1 руб. 70 коп.), пели новые песни, болтали, иногда оставались ночевать.
    Я помню, как после своей самой первой  записи они в состоянии некоторой эйфории ввалились к нам в квартиру около полуночи и буквально физически принудили нас прослушать пленку.  Забавно, что по прихоти судьбы с ними  тогда  играл  "наемный"  барабанщик  Валера Кирилов, который спустя  лет  пять стал членом нашей группы  ЗООПАРК,  где и работает по сию пору.
    Цой вообще очень умело использовал людей. Он всегда знал, как заводить нужные знакомства,  и был весьма холоден и расчетлив в отношениях.
    Мне не нравилось то,  как он изменился в последние годы.  Вероятно, это болезнь, которой переболели многие рок-музыканты. Деньги, девочки, стадионы - и ты начинаешь забывать  старых приятелей,  держишь нос вверх и мнишь себя суперкрутым.  Что  же,  не он первый и не он последний. Все мы люди.  Просто я несколько удивлен тем,  что после смерти из него пытаются сделать некоего ангела.  Не был он ангелом, как не был и демоном. Как и все мы, он был просто человеком со своими плюсами и минусами.  Но  в  нашей стране желательно  погибнуть, чтобы стать окончательно популярным. Пока ты жив, тебя почему-то не ценят. Примеров тому, как известно всем, масса.
    Я помню самый первый концерт  КИНО  в  Ленинградском  рок-клубе.  В одной песне  ("Когда-то ты был битником")  я  даже  играл на лидер-гитаре. На бас-гитаре играл Михаил Васильев из АКВАРИУМА, а на фортепьяно - Андрей Романов.  У Алексея Рыбина (кстати, одного из двух основателей группы КИНО,  о  чем  почему-то никто не помнит)  тогда прямо на сцене  порвались штаны на самом интересном месте.  Так что концерт был весьма забавным.
    А вообще говоря,  мне всегда больше нравился ранний материал Виктора. Хотя, кто знает? 

 Нина Барановская
    ...Однажды  я  в очередной раз пришла по делам в студию Тропилло. Мы с приятельницей еще только шли по коридору,  когда я услышала то самое,  ставшее потом знаменитым:  "Время есть, а денег нет".  Это, конечно,  все  банальные  вещи - что  буквально с первых  звуков... Может,  и не с первых звуков, но интерес у меня возник еще до того, как я вошла в студию.  Потому что все, что я слышала прежде, кроме, пожалуй, Бориса Борисовича,  было ужасно слабо и беспомощно.  А тут
вдруг что-то свежее и любопытное.
    В студии я увидела двоих  незнакомых  молодых  людей.  Один из них, странноватой экзотической внешности,  был  мне представлен как Цой. Второй,  как  потом я узнала,  был  Рыба - они тогда вместе играли. Собственно,  это и было первое  знакомство.  Это  даже  знакомством назвать трудно, просто мне его показали.
    После этого мы иногда где-то пересекались,  но не общались.  Хорошо помню Цоя на десятилетии АКВАРИУМА,  которое  проходило в общежитии Кораблестроительного института.  Там я впервые  их увидела вместе с Марьяной. Я тогда еще очень удивилась:  такая большая белая женщина (у нее еще волосы были высветлены) и черный  худенький Цой.  К тому времени я слышала уже  довольно  много  его  песен.  Цой,  конечно, сильно выделялся на общем фоне,  хотя я не могу с уверенностью сказать, что тогда воспринимала его как человека с явным потенциалом.
    Всерьез я к нему стала  относиться  только после  "Камчатки".  Меня очень удивил этот  альбом,  особенно то,  что  его сделал такой еще очень молодой человек.  Я до сих пор считаю,  что  это самый петербургский альбом в истории нашей отечественной рок-музыки.  И никто,наверное, меня в этом никогда не разубедит.
    Ну а потом, когда я стала работать в рок-клубе, мы, конечно,  стали чаще общаться.  Я занималась литовкой текстов,  и  мне  приходилось читать их сразу, как только они создавались. И тут с Цоем, наверное, было проще всего, потому что он не то чтобы сразу на все  соглашался, но у него не было такого революционного задора,  как у Борзыкина, когда любой ценой надо этот текст залитовать, добиться,  встать на уши. Цой к этому не прикладывал никогда никаких усилий,  не уговаривал, не убеждал, не упрашивал.  Наверно, поэтому все получалось само собой.  И не потому что тексты у него были менее революционными, чем у Борзыкина.  Скажем,  то, с чем он выступил на фестивале в ДК "Невский",  по социальной значимости, о которой тогда все любили
говорить, было ничуть не слабее.
    Именно за это выступление  партийные  люди и назвали Цоя  фашистом. Тогда рок-клуб курировала такая девица лет двадцати пяти,  но уже с клеймом члена КПСС на лице.  Работала  она  в  Куйбышевском райкоме партии.  После выступления КИНО она  пришла и сказала:  "Вы видели, как он стоит на сцене? Он же фашист!" Дело было, конечно, не в том, как он стоял, а в том, что он пел.  Тогда были  "Дальше действовать будем мы", "Перемены",  которые он потом долго не исполнял,  потому что обещал Соловьеву дождаться выхода фильма.
    По-моему, Кинчев первым принес мне текст,  который был посвящен событиям не то в Филадельфии, не то в Сан-Франциско.  И я тогда поняла, что вот такие варианты с названиями,  относящимися к какой угодно стране, только не к нашей, - это хоть и слабое,  но  прикрытие. Все, конечно, на виду, но тут можно, грубо говоря, и словчить.  Мне приходилось и на  такие  вещи  идти.  Поэтому  когда Цой мне принес "Анархию", я ему сказала: "Ну ты сам-то понимаешь?..  Может пародией назовем?" А он говорит: "Мне абсолютно все равно,  как будут называться мои песни, даже если это будет где-то опубликовано.  Главное, чтобы я их пел".  Я тогда так поразилась.  Это был как раз тот
момент, который отличал его от других.  У него не было никогда цепляния за какую-то букву, ему важно было выйти на сцену и спеть.
    С другой стороны,  был  еще такой  эпизод,  который потом буквально повторяется в фильме "Рок",  почему я и думаю, что у Учителя он говорит абсолютно искренне.  Тем  более  что разговор  этот у нас был задолго до съемок.  На дне рождения у Борьки он сам ко мне подсел и стал говорить, что не знает, нужно ли кому-нибудь то, что он пишет. Для него как раз более значимо было  то,  что  он в своей кочегарке кидает уголь и точно знает, что людям от этого  тепло.  "А песни, -сказал он, - я не могу их не  петь,  но я не уверен,  что они кому-нибудь нужны".
    И все же,  я думаю,  что это был  чисто внешний момент,  потому что хорошо помню другую историю.  В те годы, для того чтобы группа могла выехать куда-то на выступление,  нужны  были  тысячи разрешений. И в конце концов додумались  еще и до того,  чтобы требовать разрешение на выезд от Министерства культуры из  Москвы.  КИНО,  АЛИСА и еще кто-то собирались  ехать на  итоговый  концерт  Московской рок-лабаратории,  первый год  она  тогда  существовала.  Весь  день они ждали  разрешение из  Москвы,  но и к вечеру никакой  телеграммы не было.  Наталья Веселова говорит: "Все. Никто не едет.  Я не собираюсь брать на себя такую ответственность".  Ну и Анна Александровна, директор ЛМДСТ,  сказала,  что ни в коем случае никого не выпустит. И Цой,  который всегда мне казался - скала, Восток, полная непроницаемость и полная индифферентность, - с ним  буквально истерика началась.  Слезы градом и вопль:  "Почему я все время  должен вот это терпеть?!" Я от него такого меньше всего ожидала.  Так что при всем внешнем наплевательстве: дадут спеть - спою,  а не дадут - не спою, - для него это было очень серьезно.
    В рок-среде все очень любят кости друг другу помыть,  так вот в Цое мне всегда нравилось  отсутствие вот этой  недоброты по отношению к своим собратьям.  Я помню, на каком-то фестивале той же рок-лаборатории,  после всей их  московской  тягомотины - не понравились  они мне, кроме ЗВУКОВ МУ, - выступало КИНО.  И как будто  форточку распахнули в душной комнате - так здорово и мощно они отыграли.  После выступления мы вышли с Цоем покурить,  и я ему сказала об этом.  Он ответил: "А вот как сейчас все наши пойдут!.."  У него было не внешнее,  а  идущее из глубины души - очень доброе  отношение к своим. Даже если ему что-то не нравилось,  а я уверена,  что Цою у того же Бориса не все  нравилось,  но  чувство  благодарности к нему всегда перевешивало.  Или в общении с Костей Кинчевым. Меня всегда поража-
ло,  как они оба  дрейфили,  когда пели друг другу свои песни - как перед выходом на огромный зал.  При этом зависти никакой и в помине не было.
    Вообще,  Цой  был одним из моих  любимцев.  Пока  я работала в рок-клубе,  я  всегда  старалась не выказывать своих  пристрастий - это было запрещено. Там все должны быть одинаково любимыми.  Но он входил в число тех немногих,  кто вызывал  симпатию каждой своей работой. Даже такие,  на первый взгляд пустячки,  как  "Это не любовь", мне все равно  нравились  тем  ироничным  отношением к самому себе,
которое там все время  проглядывает.  Я очень боюсь людей,  которые принимают себя слишком всерьез.  Это рано или поздно плохо заканчивается и для них, и для тех,  кто с ними связан.  А у Вити этого не было.   Но  "Группа крови",  "Звезда по имени Солнце"  и,  конечно, "Начальник Камчатки" - это мои самые любимые альбомы.  И  последний
- не потому что он последний,  а потому что там очень много серьезных вещей,  и Цой в нем раскрывается совершенно  по-новому.  Он там какой-то не восточный, я бы сказала.  Очень  русский получился альбом,  с какими-то даже фольклорными мотивами.  Поэтому  я не верю в то, что он сделал все,  что мог.  Даже по этому  последнему альбому чувствуется, что тут только что-то началось - совсем другое, новое.
Оно еще даже не раскручено, только наметки,  отдельные моменты,  из которых мог вырасти совсем другой стиль.
    Последние  годы Витя  много  надежд  связывал с кино.  Как-то еще в клубе, за кофе,  у нас зашел об этом разговор. Он тогда жутко ругал Соловьева, говорил,  что тот ничего не смог  сделать из такого благодатнейшего материала.  У  меня,  честно  говоря,  тогда мелькнуламысль, что этот благодатнейший материал - Африка и он.  Цой рассказывал, что снимается в новом фильме, у Рашида Нугманова,  и там все будет  по-другому,  глубоко и серьезно.  Но когда он мне,  с трудом подбирая слова,  пересказал содержание будущего фильма,  я,  честно говоря, подумала, что ничего серьезного там не будет.  Туфта какая-то:  несчастная  девочка,  наркотики...  Цой  очень  гордился своей работой в "Игле" и в какой-то момент  осознал  себя именно актером.
Он хотел и впредь заниматься кино.
    Я в его смерть  сразу  поверила.  Даже  как будто почувствовала ее. Пятнадцатого августа с утра в голове одна "Группа крови" вертелась. Просто кошмар.  А еще я на даче цветочки разные  сажаю,  и  мне  на рынке вместо белых лилий в том году  подсунули какую-то дрянь.  Выросло Бог знает что.  Пятнадцатого утром вышла в садик, и мне просто по глазам ударило:  на  одном из этих  кустов  распустились  два цветка - ядовито-желтые с черными пятнами, очень красивые.  Почему-то сразу вспомнился  фестиваль  восемьдесят  четвертого года и Цой. Он тогда выступал в желтой куртке с такими крыльями - "Фильмы"  как раз пел.  То есть просто имя "Цой" в мозгу зажглось.  А  потом  мне отец сказал,  что он погиб.  Отец у меня  все  время радио слушает.
Можно к этому относиться как к мистике,  но  такого со мной никогда не было.
    Кстати, о желтом цвете.  В день похорон мы с мужем Валентином везде искали  розы.  Мне  почему-то  именно их хотелось  принести.  Потом Марьяна  сказала,  что розы были единственными цветами, которые любил Цой.  А сама она, как выяснилось, все утро искала желтые цветы. Я  тогда  внутренне  вздрогнула и спросила,  почему  именно желтые? Оказалось, что у Вити было совершенно фантастическое  пристрастие к желтому цвету. Марьяна сказала,  что на Востоке - это символ вечности,  и Цой очень любил желтые  свитера,  шарфики,  цветы,  все что угодно.
    Много позже он мне приснился.  Будто какая-то компания сидит, и Цой пришел. Я к нему стала приставать с вопросами: как там?  А он сидел молча и только улыбался как-то очень светло.  И был он такой, каким навсегда остался в моей памяти:  в длинном черном пальто,  в желтом свитере,  который  ему  Марьяна  связала,  черных  штанах  и желтом шарфике...
    У нас почему-то принято считать,  что  если  человек рано уходит... Как Шукшин  сказал о Есенине в одном из рассказов:  мало пожил,  но прожил ровно с песню.  Не знаю.  Дело  даже не в том, что Цой погиб очень молодым человеком.  Я считаю,  что у него еще был очень большой творческий запас.  Поэтому мне кажется, что это самая печальная и трагическая ошибка кого-то там, кто над нами.

на главную